Смело можно констатировать, что театр мутирует, в нем происходят процессы, принципиально меняющие наш взгляд на природу и театра, и актерского творчества, на традиционные механизмы создания образа вообще. Неполнота «реального», попытки преодоления неподлинности, симулятивности на сцене - вот за что мы выступаем сегодня.

 Театр, в котором переживают не героя, а текст, воплощают не человека, а структуру, театр ноль-интерпретации — две стороны одной медали. Одновременно и поднимание все выше мистической природы театра, и разымание театра на первоэлементы, инсталлирующие по отдельности текст, человека, сценический объект, — это единое стремление опровергнуть и преодолеть условную природу театра.

 Мы не видим необходимости сегодня в театре заниматься вымышленными персонажами и вымышленными образами, за которым тянется несколько веков смыслов. Сегодня надо заниматься не гамлетами, а культурными слоями. Уверены, что зритель сегодня должен, да и жаждет следить не за историей, а за Историей. 

В последние десятилетия театр заговорил на темы, далекие от межличной психологии, способами, обычно ему не свойственными. Например, сегодня текст на незнакомом языке актеры пропускают через себя, заставляя тем или иным образом его звучать, раскрывая его ритмическую природу, характер его звукосочетаний. Отсутствие перевода устраняет саму возможность психологизации. Чужой мир предстает как самодостаточный и принципиально непостижимый. Вот почему сегодня мы говорим про односторонность любого толкования, открытость и изменчивость любой художественной системы, которая начинает говорить с нами, только когда обретает собеседника-«толкователя».Но, разумеется, дело не только в темах, а в понимании самой природы театра и того, что ему доступно.

В России в 1990-х начало «театру без игры» положил Евгений Гришковец, первым показавший, что сугубо личный опыт может стать материалом для сценического представления, создавший из своего «я» художественный образ, проложивший мостки между личной памятью и коллективным бессознательным. Художественный образ вдруг оказался не так интересен, как человек на сцене и его чувствопонимание образа. Центр тяжести сместился с творения на творящего, со строения на строителя. Сегодня исполнитель и есть персонаж. Роль отсутствует как таковая. Мы – за понимание того, что процесс стал важнее четкой завершенной формы. 

Сейчас образ в театре напоминает недостроенный дом, где перекрытия обнажены, лестницы обрываются, туда-сюда снуют люди, таскают кирпичи и мешки со строительным мусором. Тренинг, этюд, читка и их «симптомы» — незавершенность и импровизационность, острота и непосредственность реакций – идут на сцену. Вместе с привлечением на сцену дилетантов и представителей других профессий. 
​​​​​​
Мы – за новый поиск ресурсов искренности. Мы вообще – за все, любые симптомы театра, пытающегося опровергнуть свою природу. За «театр без театра».

Мы уверены, что наш зритель имеет право получить от нас гарантии, что происходящее перед ним действительно происходит «здесь и сейчас».